из СТИХОВ ПАТРИЦИИ ДУГЛАС




ОСЕННИЙ ПАССАЖИР

Сутулый, как вечер осенний
Один пассажир осенний
Такой одинокий, осенний
Мне встретился в вечер осенний.

(Одетый в застиранный плащик
Обёрнутый, словно в плащик,
В трамвай, неуютный, как плащик
Такой себе человек  —  портфельчик, плащик)

Бульвар словно мертвый, мокрый
И плащ его синий, мокрый  — 
Пейзаж непросохший, мокрый
И дождик чернильный, мокрый.

Пью кофе остывший, теплый
И где ты теперь, мой теплый
И взгляд твой  —  мокрый, теплый
И вечер, как море, теплый.




* * *

Две усталые устрицы
смежили створки. И
ллюминаторы +6 и +4
сползли на нос. И
расплылось, утонуло вязанье.

Ей снится, что она — фонтан,
обреченный поить юных техников
в парке, где хмурые ангелы с горнами тихо
трескались
и под клубами листвы ловили
лучики, чтобы обсохнуть;
лучик
ловила оправа,
чтобы блеснуть
и вдруг ослепить шахматиста —
слезятся
два бледно-синих гнезда,
где лет уже сорок гнездится
птенец (двоеточие):
стать футболистом.

Часы — щелк! Ходите, старый вы идиот.

Но он полез в льняной карман и
портсигар и
зайчик ей в ответ.
Попал.

Очнулась. Где очки же?
Которые на лбу.
Как долго я дремала?
Скорей вязанье смяла и в сумку сунула и встала и пошла спросонья шатко. Один клубок отстал и скачет по асфальту — смеются дедушки, от пешек отвлеклись. Она заметила — застыла, растерялась и — эх! — махнув рукой — оборвала шерстинку — пусть гуляет. (Клубок тотчас похитила собачка)

А может быть кто-то усатый
тут из-за газеты вынырнул или лысый
на солнце
грелся
и тихо шаркнул туфлей и кивнул и думал:
За 30 + 30 давно, а тоже подвид,
обреченный любить юных техников.





* * *

Когда мы гуляли по набережной,
молодой рыбак вытащил из воды
небольшого окуня,  —  думали мы.

Когда я поймал этого окуня,
мимо как раз проходила
влюбленная парочка,  —  думал рыбак.

Вот и всё,  —  думал окунь
и медленно умирал.





* * *

Готовилась уснуть. Лежу.
Но вот предчувствия пришли
и колются пружинами матраца
и мне тревожно. Будто бы сейчас
мне позвонят. Я телефон
придвинула к кровати и жду.
И жду.
И правда, позвонили.
…Нет, не зря
мне тишина гудела тысячью комариков,
и мысли как
на фоне тучи на ветру на проводе бельё
и в воздухе «Аллё».





* * *

О! Вот так встреча!
Свидание назначено на вечер —
а вот бывает же — сверх плана —
 — Э-Эй! — не видит. Ну, тогда сюрприз —
я со спины подкрадываюсь ближе ...

 — Нюра?

 — ЧТО!?

Отдернув руки от его бесстыжих глаз,
стою, как статуя.
 — Ах, это ты...
(Не НЮРА !)
Я НЕНЮРА!!! Какая Нюра?
Кто такая Нюра? Так
зовут два дня, что мы не виделись?
 — Я.. пошутить...— потупился.
Спасибо, хоть молчишь.
И осень.
И такая тишь!!!
Над миром нюра проплывает
в виде туч,
тяжелой паузой,
и в виде стаи птиц,
и сантиметры между нами состоят из миллиметров,
каждый — нюра,
и по щеке ползет солено нюра
и в животе, как камушек,— она,
и нюру-флаг-линялый нюра-ветер чуть колышет,
и строчка-нюра мне на ухо дышит:

Судьба той дачницы, что поезд переехал,
нам ясна.





* * *

Ведь может так случиться,
что тот набор волшебных линий
и черт и чёрточек случайно воплотится
не в принце, скажем,
а в случайном встречном деревце;
а может, в кошке. Что тогда?
Как странно  — спину выгнет  — дрожь;
посмотрит  — таю.
Стой!
Беги!
Куда-то в улицы сквозь слезы убегаю.
Ведь так нельзя. Ведь я могу нечаянно
чуть стиснуть понежней  —
и всё!  — и  — брр!  — вот так  —
иду  — темно  — и лужи  —
ерошу волосы  —
как у утопленницы слиплись
(а я утопленница и есть)
чьё тело море пропитало
и по глотку
и вот уже без спросу жадно
сочилось внутрь чужой любовью молчаливой
и я мертва  — иду  —
и высоко над головою
плывет венок.




* * *

Вот час назад
Замок защелкнулся,
Морозом дунуло,
Проскрежетали санки о паркет
(Эй, аккуратней)
И И пылающий сынок
Пальто на вешалку забросил и
Сверкал пунцовыми щеками там, в прихожей.
И
Остынь.
Огонь уже ласкает чайник
И чашки водят тихий хоровод
И часики тик-так
И наполняя комнату
Предчувственным покоем (скоро Новый Год)
В квартире полусонной,
Вижу , как
Как сахар в чае, тает зимнее веселье.




* * *

Дарья Степановна мечется:
продешевили рояль —
старый, со скрипом, беззубый, но —
BLUTHNER —
плачется в трубку
(не BLUTHNER, а Дарья Степановна) —
что за цена! на это и хлеба не купишь —
вандалы! —два грузчика пьяных, ругаясь,
его разбирали
и стукнули больно о дверь, вынося,
и глаза засверкали
(не грузчиков, кошки Мартышки)
из-под тахты,
как испуганных два изумруда
на серьгах,
подаренных в прошлый приезд
Софье Сергевне.





* * *

Моя любовь к тебе весьма сильна
Стою всю ночь у мерзлого окна
Туда, где ты, к тебе, в тебя. Луна
(быть может и тебе не спится в ее серебряном раю?)  — так вот, луна
Растаяла, как снежная царица.
Уже светло. И нос клюет окно
И на стекле царапает ресница
Мое тебе письмо:
Ах, мон ами, как я сильна в своей весьма любви!
Живи, мой парк с воронами,

ноябрь 1996